Николай II без ретуши - Н. Елисеев

Из воспоминаний Федора Александровича Головина:

После так называемого «Зурабовского инцидента» (депутат Зурабов во время обсуждения в Думе в апреле 1907 года законопроекта о новобранцах обвинил армию в том, что она способна «великолепно воевать» только против собственного народа. – Н. Е.) (…) я не торопился быть у государя. (…) Однако 6 мая, в царский день, я был вынужден ехать в Царское Село, так как получил официальное приглашение. (…) В то время положение Думы было шаткое. (…) Я решил просить аудиенции. Я был принят государем в Петергофе 17 мая около 6 часов вечера в небольшом кабинете. Когда я вошел в кабинет, государь встретил меня стоя около двери. Подав мне руку, он молча глядел мне в глаза. (…) Я передал ему письменный доклад о деятельности Думы. Он взял его и продолжал молчать. (…) Я твердо заявил, что желаю сделать устные разъяснения к представленному мной письменному докладу.

«В таком случае сядем», – сказал государь и повел меня в стеклянный фонарь с видом на море. Мы сели за маленький круглый стол друг против друга. Государь снова уставился на меня молча, выжидая, что я ему скажу. (…)

Он слушал меня внимательно, но с холодным выражением лица. Я видел, что он питает ко мне враждебное чувство, но сдерживается. Выслушав мою довольно длинную речь и ничего на нее не возразив, государь встал со словами: «Раз мы с Вами беседуем, я воспользуюсь случаем, чтобы выяснить некоторые интересующие меня вопросы, касающиеся Вас и Думы».

Достав из письменного стола лист бумаги, исписанный на машинке, он снова сел, положив этот лист на столик перед собой. (…) Это был, в сущности, обвинительный акт против Думы и ее председателя. (…) Государь задавал мне вопросы по этому листу в том порядке, как они были там написаны, пропуская только те вопросы, которых я коснулся в своей речи. (…) Я (…) заметил один пункт обвинения, через который государь перескочил. (…) Мне бросилась в глаза фамилия – Зурабов. Мне стало ясно, что Николай не только не забыл этого инцидента, но что он-то и является занозой, которая настраивает государя враждебно по отношению ко мне, причем эта враждебность была столь велика, что он не решался заговорить о Зурабове, опасаясь потерять самообладание. Воспользовавшись первым подходящим случаем, я заговорил о том, как неправильно можно судить о Думе по отдельным фактам, если не знать всей подноготной думской жизни, и (…) рассказал государю весь «Зурабовский инцидент» во всех деталях.

«Как, – вскричал государь, – разве председатель Думы не имеет права своею властью исключить из заседания члена Думы?»

Я указал ему на статьи закона. (…)

«Так вот каков закон и как было дело! – сказал государь. – Значит, мне неверно докладывали и закон, и дело».

С этого момента лед был проломлен и государь совершенно изменился ко мне. Я снова встретил в нем приятного собеседника, с которым легко говорить. (…) Государь стал очень сердечно убеждать меня, что не следует придавать большого значения всей этой истории, (…) и с грустью в голосе и с печалью в глазах он так закончил свою речь, имея в виду, вероятно себя самого:

«Да, чем выше положение занимает человек, тем чаще и сильнее приходится ему чувствовать на себе людскую злобу и несправедливость».

(…) Он продолжал настаивать на необходимости изменения избирательного закона, причем говорил об этом так просто и спокойно, что мне не пришло в голову, что он имеет в виду государственный переворот. (…) Если б я догадался, что государь имеет намерение…помимо законодательных учреждений изменить избирательный закон, я, конечно, не преминул бы разъяснить ему, что в таком случае он нарушил бы основные государственные законы и не сдержал бы своего царского слова. (…) Возможно, что Николай хитрил со мной. Он мог притвориться, будто в «Зурабовском инциденте» он был обманут, чтоб тем правдоподобнее разыграть роль обманутого при подписании незаконного указа 3 июня. Может быть также и то, что он не решился прямо сознаться, что он собирается совершить беззаконие, а все ходил вокруг да около. «Не лжет, но и правды не говорит», – по меткому определению Н. А. Хомякова. Последнее предположение мне кажется более отвечающим характеру Николая. (…) Дума была распущена 3 июня 1907 года.

Из воспоминаний Павла Николаевича Милюкова:

Провокаторам и шпионам нетрудно было найти в тактике социалистов криминал, против которого спорить было невозможно: их деятельность в стране и в армии по организации революции. Был подготовлен обыск у депутата Озола; найдено – настоящее или поддельное – обращение солдат к социалистической фракции, и Столыпин предъявил Думе требование – лишить депутатских полномочий всю с.-д. фракцию за антиправительственный характер ее деятельности. Такое суммарное требование, затрагивающее капитальный вопрос о неприкосновенности депутатского звания, не могло быть удовлетворено без разбора данных относительно каждого депутата, и озабоченная фракция к.-д. настояла на передаче требования в комиссию, назначив кратчайший срок для ее решения. (…) Не дожидаясь решения комиссии, Столыпин распустил Думу и опубликовал, в порядке coup d’état[20], избирательное «положение» 3 июня.

Из воспоминаний Марии Петровны фон Бок:

Перед тем как решиться на роспуск Думы, мой отец постановил обождать ответа от ее председателя Головина о снятии неприкосновенности с членов Думы социал-демократической партии. Последним сроком для ответа было поставлено Головину 2 июня. Ответ последовал отрицательный, и 3 июня Государственная дума была распущена. Одновременно с этим был опубликован Указ Сенату с утверждением в исключительном порядке, через Совет министров, новых правил о выборах в Государственную думу, заменивших собой правила от 11 декабря 1905 года.

Из дневника Алексея Сергеевича Суворина:

3 июня 1907 года. Дума распущена в 5 ч. Из «Речи» говорили, что «Русь» говорит, что это вздор. Мы им подтвердили. Новый избирательный закон. Новая Дума 1 ноября. (…) Роспуск Государственной думы прошел совершенно равнодушно. Само общество, к сожалению, сонно и недеятельно, а оппозиционный элемент многочислен и деятелен. (…)

5 июня 1907 года. (…) Большой разговор. «Царь самоуверен. Во время японской войны он после всякого несчастья думал, что вот теперь мы победим и все исправим. И теперь так же. Распустив Думу, он думает, что настанет благословление Божие и революции конец». Когда Витте начинал ему советовать, он говорил: «Сергей Юльевич, Вы забываете, что мне 38 лет».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});